«Хотите в речи больше феминитивов — научите этому подростков»: челябинский профессор рассказала, почему мы так боимся «авторок»
Не так давно Верховный суд РФ перечислил признаки принадлежности к движению ЛГБТ*. И наравне с «участием в гей-парадах» там значится пункт про «специфический язык». Речь о феминитивах, то есть женских формах привычных слов мужского рода.
Термин на слуху, и его связывают с феминистками, которые требуют признания гендерных прав даже на уровне грамматики. Но так ли все просто в языке — захотел и начал говорить? Что стоит за феминитивами? И почему — какое-то понятие есть, а слова для него – нет?
Мы поговорили с медиаисследователем, профессором, доктором филологических наук, преподавателем факультета журналистики Челябинского государственного университета и когда-то школьным учителем Мариной Загидуллиной.
– Марина Викторовна, как в речи появляются и закрепляются феминитивы?
– Надо понимать, что феминитивы – это не все слова в женском роде, а только те, которые прямо обозначают именно женщин по профессии, месту жительства, по каким-то другим признакам. Ну то есть вот женщина и есть какое-то ее определение. Когда мы хотим это одним словом выразить, то мы называем такое слово феминитивом.
Феминитивы всегда были в русском языке. А вот что происходит сейчас – так это, ну скажем так, эскалация феминитивов. То есть определенные круги, ангажированные идеей борьбы за права женщин, хотели бы, чтобы феминитивов было больше.
В России из-за маскулинности общества феминитивы очень часто окрашены, я бы сказала, уничижительно. Мы не можем, например, представить слово «докторша» как слово нейтральное, допустимое для употребления в официально-деловом стиле, оно воспринимается как разговорное. И еще 150 лет назад «докторша» всегда означала не женщину, которая лечит, а жену доктора.
И когда у нас есть возможность простых замен (типа медсестра – медбрат), то вполне себе слово входит в оборот, никого оно не раздражает. А вот все эти «авторка-блогерка» пока что звучат как издевательство для самого субъекта речи. Ну то есть, например, если я автор текста и пишу «авторка Марина Загидуллина», то мне самой надо преодолеть личную дилемму. Феминитивом я себя возвышаю на уровень прогрессивного человека или размазываю очень сильно, и, может, я хочу быть просто автором? Это надо очень тонко чувствовать. Как Цветаева, например, не хотела зваться поэтессой, потому что для нее это слово было очень дамское, жеманное. Цветаева не билась за слова такого плана, хотя уж ее можно смело в ряды феминисток записывать – по ее характеру, отношению к жизни, по действиям.
– На что же идет атака феминитивов? На язык?
– Атака идет на нейтральные слова, которые раньше успешно обозначали хоть мужчин, хоть женщин, но были мужского рода – такие, как врач, адвокат, или, например, автор.
Вот все эти слова, которые нейтральны по своему значению, объявляются мужскими, маскулинативами – то есть утверждающими патриархат. И получается внутриязыковой конфликт.
Ведь это были совершенно нейтральные обозначения профессий, и ни при чем тут был мужчина. А теперь, если мы вводим феминитивную пару, то мы делаем слово-основу ориентированным только на мужчин, как бы подчеркиваем, что мужчина – лидер в этом деле, а вот женщина отстает. Так что получается обратный эффект.
Но если говорить с лингвистической точки зрения, то тут будет всегда работать один и тот же принцип: если мы что-то насильно делаем в языке, то это все равно потом как-то аукается негативно. В языке ничего нельзя сделать искусственно. Вот как, знаете, нельзя удалить приказом матерную лексику. Просто язык не даст такой возможности, мы можем регулировать только публичное пространство, да и то с трудом.
«Четыре матерных слова как главные эвфемизмы России»: профессор Марина Загидуллина - о свободе и литературе
И то же самое с феминитивами. Задумаемся, зачем нужно требовать введения таких слов, как та же «авторка»? Просто потому, что у самого факта введения таких слов есть база идеологическая – язык замыкает нас в иерархию, где мужчина - это первый сорт, а женщина – второй. И вот эта мысль небеспочвенна, она имеет определенные основания, социально-психологические. То есть у нас через структуры языка действительно просматривается приоритетность маскулинности. И мы даже не сможем это предубеждение отрефлексировать.
То есть первая мысль все равно будет: выполняющий работу по этой профессии – мужчина, - а продолжение: ну ладно, вот, на безрыбье и женщинам можно выполнять такие функции.
И это, конечно, очень интересный момент. С точки зрения борца за феминитивы, если мы изменим язык, то мы поменяем социальное сознание. То есть когда люди спокойно будут говорить «авторка» и это не будет вызывать у них смеха, смущения, то в их мозгу женщины и мужчины займут равные позиции по отношению к творческой профессии.
Но если бы это было так легко, то и социальное сознание было бы легко изменять. Однако введение хоть чего искусственно в язык не работает. Это абсолютно обреченный проект в этом смысле. Впрочем, с другой стороны, если очень много групп людей очень упрямо будут повторять, повторять и повторять желаемое (найдут в себе силы следовать этой искусственной норме), то в обществе может сформироваться привыкание. Яркие примеры в украинском языке - введение таких феминитивов, даже на уровне средств массовой информации, типа президентки. И общество это нормально принимает, во всяком случае, это не выжигается каленым железом, не становится объектом преследования.
– А почему какие-то феминитивы очень плотно входят в нашу речь, а какие-то не приживаются? Вот кто вспомнит, что воспитатель на самом-то деле слово мужского рода и во времена Пушкина было немыслимо, чтобы такую работу выполняла женщина. А вот образованное по такому же принципу словообразования «водительница» звучит диковато?
– Это очень правильное замечание. Русский язык – он же не искусственно созданный, как эсперанто, и в нем нет какого-то одного правила, которому подчиняются все новые словоформы. Вот в искусственном языке это можно, а в живом ничего не получится.
То есть это исторически прихотливо сложившиеся пути словообразования и словотворчества. Водитель - мужская профессия, изначально, исторически. А когда за руль садилась женщина, то это было экзотично, скажем так. И поэтому водитель – это мужчина.
И тогда же начала формироваться мизогиния, которую мы замечаем и по сей день. И даже сейчас, когда масса женщин села за руль, не то что не появилось никакого нового слова для них, наоборот. Когда у тебя мужчина-водитель, неважно – он ведет маршрутное такси или такси или просто коллега подвозит, но если кто-то перед ним на дороге ведет себя странно, то он обязательно скажет – ну точно, женщина за рулем.
И это предубеждение, что женщина хуже водит, менее адекватно себя ведет на дороге, – оно же существует.
И в этом отношении слово «водительница» выглядит странно для сложившихся традиций, хотя, например, водитель трамвая или троллейбуса – это типично женщина, а не мужчина. И вот кажется, что можно же было привыкнуть за много лет, что женщина за рулем – это норма, а нет, язык не принял. И слово «водительница» звучит очень странно, вовсе не так хорошо, как «учительница», например. Вот слова «учительница», «воспитательница» уже обросли какими-то культурными слоями, они упоминаются в литературе, песнях, стихах. А вот «водительница» выглядит искусственно, нарочито и какое-то даже вызывает ощущение, что мы называем так даму-руководителя. Так что ответа на ваш вопрос нет ни у кого из лингвистов – почему что-то приживается в языке, а что-то нет. Мы можем такое слово представить, оно не противоречит правилам русского языка, но оно совершенно неорганично для русского слуха. Мы все равно интуитивно сопротивляемся этим словам.
– То есть новым феминитивам путь в язык заказан, пока не поменяется социальное окружение слова?
– Не совсем. Миллионы людей произносят глагол «ложить», и это не оговорка необразованных слоев общества, это люди с высшим образованием, на важных постах. Для человека с филологическим образованием такое слово воспринимается как пощечина.
Между тем стоит задуматься – если есть миллионы людей, которых не коробит это слово, то не поворачивает ли язык в сторону принятия такой формы, сопротивляясь таким образом элитарным процессам: манере произношения и закрепления потом в языке именно такой словоформы?
Но если феминитивы типа авторки или блогерки зайдут для употребления в молодую аудиторию – и это слово будут употреблять дети и подростки, слово станет частью их коммуникативного, то эта аудитория не будет обращать внимание на то, что говорит старшее поколение, И если в этот процесс будут втягиваться все новые и новые поколения, то очень может быть, что они и повернут язык.
И слова войдут в язык и не будут никого коробить, потому что, собственно, они по всей правилам русского слова образованы. Ничего в них нет, только непривычность.
– А как феминитивы уходят из речи? Потому что перестает быть нужной профессия, которая обозначалась ими?
– Да. Например, слово «прачка». Оно уже и сейчас звучит очень странно, правильно? И слово это всегда было феминитивом, оно ведь не от мужского рода образовано, как многие другие, а от глагола «прати» – стирать. И глагол этот никем не используется. У нас сохранилось слово «прачечная» до сих пор как официальное название. Но это место, где стоят стиральные машины и можно самому постирать свое белье, например. Разумеется, слово «прачечная» легко заменится чем-то более современным (ждем и крах «парикмахерской» – уж это точно не место производства париков...).
Сначала язык поместит слово в архив – то есть мы будем знать, кто такая прачка, но в активном словаре такого слова не будет, потом в словарях рядом с ним появится помета «устаревшее», потом – «архаичное».
«Они не хотят быть «босыми и беременными»: в Екатеринбурге ученые выпустили книгу о женщинах
– Но есть и обратное движение – как называть то, что активно заходит в язык, не обижая тех женщин, которые у нас занимают должности дипломатов, депутатов? Как это обозначать?
– Искусственно ничего вводить нельзя. Примерно сто лет назад, как раз в 20-е годы прошлого века, были попытки ввести в язык феминитивы, однако язык их «сожрал». Насильные волны внедрения слов, которые не имеют под собой низовой работы языка, бесперспективны.
Например, был такой филолог-архаик Шишков, который еще во времена Карамзина боролся с заимствованиями и требовал не пользоваться ими. Несмотря на то, что у него были огромные возможности по внедрению своей позиции на уровне государственной политики, все попытки отказаться от заимствований, естественно входивших в общее словоупотребление, провалились.
Громко говорить о необходимости русификации языка или о том, нельзя или, наоборот, надо пользоваться феминитивами, – это, с моей точки зрения, одинаковые вещи. Это попытка частными методами повернуть язык – эту огромную махину – в желаемую кем-то сторону.
В случае с расширением использования феминитивов, безусловно, цель ощутима: давайте, мол, посмотрим, как язык запечатлел маскулинность общества, патриархальность. Что наше сознание автоматизировано, а весь язык нашпигован обозначениями мужчин так, как будто женщин вообще не существует в обществе. И давайте ударим по этому застарелому патриархату новыми и свежими феминитивами. Но привлечь внимание к проблеме можно и без ломки нашего естественного языка.
«20-летние для меня - инопланетяне»: специалисты - о социальной революции в современной России
*Общественное движение ЛГБТ признано экстремистским, его деятельность запрещена на территории России.
Юлия Литвиненко
